Соборное уложение 1649 г. завершило собой ряд процессов нашей внутренней жизни, начавшихся со Смуты и под ее влиянием, закрепило законом положение государства, создавшееся из этих процессов к половине XVII в. Мы заметили при новой династии новые понятия в умах и новых людей в управлении, новую постановку верховной власти и новый состав земского собора. Все эти новизны вытекали прямо или косвенно из одного печального источника, из глубокого общего перелома русской жизни, произведенного Смутой, надломившего силы народа и пошатнувшего внешнее положение государства. Тогда стал перед правительством новой династии вопрос, как выйти из затруднений, в каких оно очутилось. Мы обратились к изучению капитального памятника нашего законодательства XVII в., чтобы видеть, в каком направлении действовало правительство, где и как оно искало выхода из тяжелого положения. Мы заметили, что, провозгласив отмену всяких льготных изъятий в суде и запрет дальнейшего расширения несвободных состояний, освобождавших от государственных тягостей, оно стремилось собрать в своих руках все наличные силы народа. Оно вообще тогда собирало все, что уцелело от разрухи и могло ему пригодиться, недостававшие ему деньги, разбегавшихся людей, податных плательщиков и ратников, земских выборных для совета, наконец - самые законы.
ВОЕВОДЫ.
В борьбе с затруднениями московское
правительство хотело прежде всего собраться с собственными силами, чувствовало
потребность приобрести более единства воли и более энергии в действиях. С этой
целью оно принялось после Смуты централизовать управление, стягивать в свои руки
работу его сил, местных и даже центральных. Впрочем, тогда в Москве понимали
централизацию по-своему, не в смысле ведомственного подчинения местных органов
центральному управлению, а как соединение в одном лице или учреждении
разнородных предметов, взаимно соприкасающихся в жизни: так, в сельской лавке
под одной вывеской сосредоточиваются разнообразные товары по местным пунктам
спроса, а не разбрасываются по специальностям. Сами обыватели стояли на одной
точке зрения с правительством, предпочитали иметь дело с одним учреждением по
всяким своим нуждам и иногда заявляли правительству, что их не в меру тяготят
приказы, которые ведают их по разным делам, и что лучше бы ведать их во всем
одному приказу, чтобы «напрасных обид и разоренья не было». Этим практическим
удобством и руководились при царе Михаиле в перестройке местного управления.
Старая династия покинула областное управление в состоянии крайнего раздробления.
Земская реформа царя Ивана разбила область, уезд на несколько ведомств и на
множество местных сословных миров, городских и сельских, служилых и тяглых
(лекции XXXIII и XXXIX). Каждый такой местный мир действовал обособленно, имел
свое особое выборное управление. Все эти миры ничем не объединялись между собою
на месте, кроме редких всесословных и всеуездных выборов губных старост, и
каждый из этих миров через своих выборных управителей имел непосредственное
отношение к центральным учреждениям, приказам. Только в пограничных городах, где
требовалась сильная военная власть, уже в XVI в. введены были воеводы,
которые сосредоточивали в своих руках власть над всем уездом по всем делам,
кроме духовных. Такое раздробленное выборное областное управление могло
действовать только в спокойные времена. С пресечением старой династии такие
времена миновали надолго. В продолжение Смуты все области, даже внутренние,
подверглись опасности неприятельского нападения; поэтому даже и во внутренних
уездах стали появляться воеводы. До нас дошел документ, составленный около 1628
г.: это - роспись 32 городов, где прежде воевод не было и где они явились с
«Расстригина прихода», т. е. с царствования первого самозванца, с 1605 г. Это
преимущественно центральные города, замосковные, как они тогда
назывались, Владимир, Переяславль, Ростов, Белозерск и др. Из перечня этих
городов, в которых воевод прежде не было, а были земские судьи, губные старосты
и городовые приказчики, т. е. выборные сословные власти, видно, что воеводство
при царе Михаиле стало повсеместным учреждением. Воеводе подчинен был весь уезд
со всеми классами общества и по всем делам; власть его простиралась на уездный
город и на все сельские общества уезда по делам как финансовым и судебным, так и
полицейским и военным. С внешней стороны введение воеводства могло казаться
улучшением местного управления. Разрозненные местные сословные миры объединились
под одной властью; уезд стал цельной административной единицей. Зато местным
управлением теперь руководил представитель центральной государственной власти,
приказный человек по назначению, а не земский правитель по выбору. С этой
стороны воеводство было решительным поворотом от земского начала, положенного в
основу местных учреждений царя Ивана, к бюрократическому порядку местного
управления. Но оно не было возвратом к старым наместничествам. Воевода
назначался ведать уезд не на себя подобно кормленщику, а на государя, как истая
коронная власть. Поэтому воеводам неприличны были кормы и пошлины, какие по
уставным грамотам шли в пользу наместников. Для центральных московских приказов
воеводство действительно было удобством. Сподручнее было иметь дело с одним
общим правителем уезда, притом своим ставленником, чем с многочисленными
выборными уездными властями. Но для местного населения воеводство стало не
только восстановлением, но и ухудшением наместничьего управления. Воеводы XVII
в. были сыновья или внуки наместников XVI в. На протяжении одного-двух поколений
могли измениться учреждения, а не нравы и привычки. Воевода не собирал кормов и
пошлин в размерах, указанных уставной грамотой, которой ему не давали; но не
были воспрещены добровольные приносы «в почесть», и воевода брал их без уставной
таксы, сколько рука выможет. В своих челобитных о назначении соискатели
воеводских мест так напрямки и просили отпустить их в такой-то город на
воеводство «покормиться». На деле вопреки своей идее воеводство стало ухудшенным
продолжением наместничества. Последнее по идее было административным жалованьем
за ратную службу, а на деле стало административной службой под предлогом
жалованья за ратную повинность, потому что наместник все-таки правил и судил.
Воеводство хотели сделать административной службой без жалованья, а на деле оно
вышло неокладным жалованьем под предлогом административной службы.
Неопределенная точно широта власти воеводы поощряла к злоупотреблениям.
Стеснительно-подробные наказы, какими снабжал воеводу отправлявший его приказ,
однако, предписывали ему в конце концов поступать, «как пригоже, смотря по
тамошнему делу, как бог вразумит», предоставляя ему полный произвол. Понятно,
почему земские люди XVII в. впоследствии с сожалением вспоминали времена, когда
не было воевод. Неизбежная при таком сочетании регламентации с произволом
неопределенность прав и обязанностей располагала злоупотреблять первыми и
пренебрегать вторыми, и в воеводском управлении превышение власти чередовалось с
ее бездействием.
ГУБНЫЕ СТАРОСТЫ.
Воевода судил и рядил в
съезжей или приказной избе: это - наше губернское правление. Рядом
с воеводой стоял другой орган центральной власти в уезде со специальным
назначением - губной староста, сидевший в губной избе; в иных
уездах их было двое и даже больше. Эта высшая судебно-полицейская власть в
уезде, возникшая еще в XVI в., как мы знаем, имела смешанный характер, земский
по источнику полномочий и приказный по ведомству: губной староста выбирался на
всесословном местном съезде, но ведал не местные земские, а общегосударственные
дела по важнейшим уголовным преступлениям. В XVII в. губное ведомство
расширилось: сверх разбоя и татьбы к нему отнесены были дела о душегубстве,
поджоге, совращении из православия, оскорблении родительской власти и др.
Влияние общего направления внутренней политики правительства сказалось в том,
что приказный элемент в должности губного старосты получил решительное
преобладание над земским, и это сближало губного старосту по характеру должности
с воеводой. Но это направление не соединялось с определенным планом, было скорее
правительственным позывом, чем программой, что и отразилось на бесконечных
колебаниях, каким подверглось взаимное отношение обеих должностей: губные
старосты то отменялись, то восстановлялись; в иных местах губные дела поручались
воеводам, в Других губные старосты ведали воеводские дела. По просьбе обывателей
городом правил вместо воеводы губной староста, а когда он становился неугоден
городу, назначался опять воевода с поручением ведать и губные дела; губной
староста действовал то независимо от воеводы, то был подчинен ему.
СУДЬБА ЗЕМСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ.
Что же сталось с собственно земским
сословным самоуправлением, ведавшим тяглое население? С повсеместным введением
воевод оно не исчезло, но было стеснено и подчинено воеводам и круг его действия
сузился. С переходом судебной власти к воеводам судные коллегии излюбленных
голов с целовальниками были закрыты; только в дворцовых и черных крестьянских
волостях да в северных «поморских» уездах, в нынешних губерниях Архангельской,
Олонецкой, Вятской и Пермской, уцелели выборные земские судейки. В кругу
выборного земского управления теперь остались дела финансовые, т. е. казенные
сборы, и дела местные хозяйственные. Казенные косвенные сборы, таможенные,
питейные и др., ведались по-прежнему верными головами с целовальниками.
Сбор прямых налогов и хозяйственные дела земских обществ, городских и сельских,
оставались на руках земских старост с целовальниками. Эти хозяйственные дела
состояли в сборах на мирские нужды, в распоряжении мирской землей, в выборах на
разные должности по земскому управлению, а также в выборе приходского священника
с причтом. Земский староста вел свои дела в земской избе, городской или
уездной земской управе, всегда находившейся на посаде, за стенами городского
кремля, где помещались избы съезжая и губная. Ближайший надзор за действиями
земской избы принадлежал «советным людям», выборным гласным посадского или
сельского населения уезда. С введением воеводств на земское управление пала
новая тяжкая повинность - кормление воевод и приказных людей, дьяков и подьячих;
этот расход едва ли не всего более истощал «земскую коробку». Земский староста
вел расходную книгу, в которую записывал все, на что тратились мирские деньги,
для отчета советным людям. Эти книги старост наглядно показывают, что значило в
XVII в. кормить воеводу. Изо дня в день староста записывал, что он тратил на
воеводу и его приказных людей. Он носил на воеводский двор все нужное для
домашнего и канцелярского обихода воеводы: мясо, рыбу, пироги, свечи, бумагу,
чернила. В праздники или в именины он ходил поздравлять воеводу и приносил
подарки, калачи или деньги «в бумажке», как ему самому, так и его жене, детям,
приказным людям, дворовым слугам, приживалкам, даже юродивому, проживавшему у
воеводы. Эти расходные книги всего лучше объясняют значение земского
самоуправления при воеводах. Староста земский со своими целовальниками - лишь
послушные орудия приказной администрации; на них возложена вся черная
административная работа, в которой не хотел марать рук воевода с дьяком и
подьячими. Земство вело свои дела под наблюдением и по указаниям воеводы;
земский староста вечно на посылках у воеводы и лишь изредка решается вступаться
за свой мир против его распоряжений, заявляет протест, идет на воеводский двор
«лаять» воеводу, выражаясь языком тогдашней земской оппозиции. Из такого
отношения земского управления к приказному развились чрезвычайные
злоупотребления. Воеводское кормление часто вело к разорению земских миров.
Правительство, не прибегая к радикальным мерам, старалось по возможности
устранить или ослабить это зло, изыскивая разные к тому средства, назначало на
должности по указанию мира или предоставляло миру выбирать должностных приказных
лиц, воеводские дела поручало выборным губным старостам, грозило в указах и в
Уложении строгими взысканиями за неправый суд, дозволяло тяжущимся заявлять
подозрение на своего воеводу, предоставляя им в таком случае переносить свое
дело на решение к воеводе соседнего уезда. При царе Алексее запрещено было
назначать дворян воеводами в города, где у них были вотчины или поместья.
Неоднократно запрещаемы были при царе Михаиле и его преемнике всякие денежные и
натуральные кормы для воевод под угрозой взыскать взятое вдвое. Так
централизация местного управления уронила земские учреждения, исказила их
первоначальный характер, лишила их самостоятельности, не уменьшив их
обязанностей и ответственности. Это была также одна из жертв, принесенных
обществом государству.
ОКРУЖНЫЕ РАЗРЯДЫ.
Сосредоточение местного управления не
ограничилось пределами уезда: уже при царе Михаиле сделан был еще шаг вперед в
эту сторону. Во время войн с Польшей и Швецией пограничные уезды по западной,
южной и юго-восточной окраине государства с целью лучшего устройства внешней
обороны правительство соединяло в крупные военные округа, называвшиеся
разрядами, в которых уездные воеводы были поставлены в зависимость от
главных окружных воевод как высших местных военно-гражданских управителей и
предводителей военнослужилых людей, составлявших окружные корпуса. Так, еще в
начале царствования Михаила упоминаются разряды Рязанский и
Украинный, в состав которого входили Тула, Мценск и Новосиль. При царе
Алексее появляются разряды Новгородский, Севский, или Северский,
Белгородский, Тамбовский, Казанский. При царе Федоре предположено было и
внутренние уезды соединить в такие же военные округа, образовав разряды
Московский, Владимирский, Смоленский. Эти военные округа и послужили
основанием губернского деления, введенного Петром Великим.
СОСРЕДОТОЧЕНИЕ ЦЕНТРАЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ.
Централизация, хотя в меньшей
степени, коснулась и центрального управления, где она была даже нужнее, чем в
областном. Говоря о московских приказах XVI в., я уже имел случай заметить, что
они и в XVII в. строились по-прежнему (лекция XXXVIII). Осложнение
государственных потребностей и отправлений нагромоздило их до полусотни. В них
трудно найти какую-либо систему: это была скорее куча крупных и мелких
учреждений, министерств, контор и временных комиссий, как бы мы их назвали.
Количество приказов и беспорядочное разграничение в них ведомств затрудняли
контроль и направление их деятельности: иногда само правительство не знало, куда
приткнуть необычное дело, и без дальнейших размышлений учреждало для него новый
приказ. Отсюда возникла потребность стянуть слишком раздробленное центральное
управление. Его сосредоточивали двумя способами: или подчиняли одному начальнику
несколько средних по ведомствам приказов, или несколько приказов сливали в одно
учреждение; в первом случае группе приказов сообщалось одно руководство и
направление, во втором нескольким приказам сообщалась одинаковая организация.
Тесть царя Алексея И. Д. Милославский был начальником приказа Большой казны,
одного из департаментов министерства финансов; но он же правил и приказами,
ведавшими новые роды войск, какие заводились в XVI и XVII вв., именно:
Стрелецким, Рейтарским, Иноземским да кстати и невоенным, Аптекарским,
так как при нем состояли лекаря, тоже иноземцы. Посольскому приказу,
ведавшему иностранные дела, были подчинены девять других приказов, ведавших
новоприсоединенные области, Малороссийский, Смоленский, Литовский и
другие, а также Полоняничный, заведовавший выкупом пленных. Вероятно, эти
приписанные к Посольскому приказы и помещались с ним рядом в длинном здании
приказов, тянувшемся от Архангельского собора по кремлевскому обрыву к Спасским
воротам. Путем этого сосредоточения из множества мелких учреждений складывалось
несколько крупных ведомств, которые послужили предшественниками коллегий Петра
Великого. С целью надзора при царе Алексее возникли два новых приказа.
ПРИКАЗЫ СЧЕТНЫХ И ТАЙНЫХ ДЕЛ.
Контроль финансовый был поручен
приказу Счетных дел: он считал государственные доходы и расходы по книгам
всех других центральных приказов и областных учреждений и стягивал к себе
остатки от текущих расходов, где таковые оказывались, обращался в другие приказы
с запросами по исполнению ассигновок, данных должностным лицам, послам, полковым
воеводам, вызывал к отчету из городов земских целовальников с их
приходо-расходными книгами. Это было место, где объединялось финансовое
счетоводство. Счетный приказ существовал уже в 1621 г. Другой был приказ
Тайных дел. Название этого приказа страшнее его ведомства: это не тайная
полиция, а просто ведомство государева спорта, «потехи», как тогда говорили.
Царь Алексей был страстный сокольничий охотник. Приказ Тайных дел ведал 200
сокольников и кречетников, больше 3000 соколов, кречетов, ястребов и до 100000
голубиных гнезд для корма и выучки охотничьих птиц. К этим кречетам и голубям
благодушный и расчетливый царь пристроил множество разнородных дел не только
своего личного обихода, но и общегосударственного управления. Через Тайный
приказ он вел свою личную переписку, особенно по дипломатическим и военным
делам, следил за хозяйством некоторых своих имений, за дворцовыми соляными и
рыбными промыслами; приказ заведовал делами любимого царского Саввина
Сторожевского монастыря, раздачей царской милостыни и т. п. Но через тот же
приказ царь делал личные распоряжения по всевозможным предметам общего
управления, когда находил нужным непосредственно вмешаться в ход дел или взять
на себя почин и руководство в каком-либо новом предприятии, еще не вошедшем в
обычный состав управления: так. Тайный приказ ведал рудное дело и гранатные
заводы. Словом, это - собственная царская канцелярия. Она служила и органом
особого царского надзора за управлением, который действовал помимо общего
контроля, шедшего из Боярской думы. Котошихин описывает один прием этого
надзора: «Присутствие приказа состояло только из дьяка с десятком подьячих:
думным людям туда закрыты были двери. Этих подьячих царь причислял к
посольствам, ехавшим в иностранные государства, к воеводам, шедшим в поход, для
наблюдения за их словами и поступками: и те подьячие, - пишет Котошихин, - над
послы и над воеводами подсматривают и царю приехав сказывают». Разумеется,
великородные послы и воеводы понимали назначение этих маленьких лишних людей в
их свите и задабривали их «выше их меры», по выражению Котошихина, и как орган
тайного административного надзора, предшественник петровского института
фискалов, приказ Тайных дел едва ли был удачен. Притом он был и бестактен.
Котошихин пишет, что царь Алексей устроил этот приказ «для того, чтобы его
царская мысль и дела исполнялися и все по его хотению, а бояре б и думные люди о
том ни о чем не ведали». Так царь действовал тайком от ближайших исполнителей
своей воли, которых сам же и призывал к власти и с которыми жил в таком видимом
«совете», конспирировал против собственного правительства. По атавизму, притом
совершенно фиктивному, старый удельный инстинкт опричнины сказался в царе,
предки которого никогда не бывали удельными князьями. Тайный приказ поспешили
закрыть тотчас по смерти учредителя.
СОСТАВ ОБЩЕСТВА.
Вместе с централизацией управления
еще в усиленной степени шло сосредоточение общества. Из устроительной
деятельности старой династии общество вышло столь же дробным, как и управление.
Оно было разбито на множество разрядов, чинов, которые, не считая
духовенства, можно свести в четыре основных класса, или состояния: это были 1)
люди служилые, 2) тяглые посадские, 3) тяглые сельские и 4)
холопы. По отношению к государству основные классы различались родом
повинностей, связанных с имущественным положением лиц, в служилом классе -
еще и с происхождением, чины - размерами или степенью тяжести однородных
повинностей. Так, повинностью служилых людей землевладельцев была наследственная
служба ратная и соединенная с нею придворная и административная; по степени ее
важности и тяжести, соответствовавшей размерам землевладения и породе, служилый
класс распадался на чины думные, служилые московские и городовые. Посадские
торгово-промышленные обыватели тянули посадское тягло «по животам и по
промыслам», по оборотным средствам и промысловым занятиям, а по размерам или
доходности тех и других и по связанной с ними тяжести посадских повинностей они
делились на лучших, средних и молодших. На такие же
имущественно-податные разряды распадался и класс сельских людей, или крестьян,
тянувших поземельное тягло по размерам пашни. Холопы по праву не имели законом
защищаемой собственности и ни служили, ни тянули тягла государству, а состояли в
крепостном дворовом услужении у частных лиц, образуя также несколько видов
неволи. Но эти классы, как и чины, не были устойчивыми и неподвижными
обязательными состояниями. Лица могли переходить из одного класса или чина в
другой, свободные по своей или государевой воле, холопы по воле своих господ или
по закону, могли менять или соединять хозяйственные занятия: служилый человек
мог торговать в городе, крестьянин - перейти в холопство или заниматься
городским промыслом. При такой подвижности между основными классами образовалось
несколько промежуточных, переходных слоев разнородного социального состава. Так,
между служилыми людьми и холопством кружился слой мелкопоместных или
беспоместных детей боярских, которые то отбывали ратную службу со своих или
отцовых поместий, то поступали холопами во дворы к боярам и другим служилым
людям высших чинов, образуя особый слой боярских служилых людей. Между
служилым классом и посадским населением стояли служилые люди «меньших чинов»,
служившие не по отечеству, наследственно, а по прибору, по
казенному найму; это были казенные кузнецы и плотники, воротники, пушкари и
затинщики, состоявшие при крепостях и крепостной артиллерии; они примыкали к
служилому классу, неся военно-ремесленную службу, но близко стояли и к
посадскому населению, из которого обыкновенно набирались, и занимались
городскими промыслами, не неся посадского тягла. Около привилегированных
землевладельцев, светских и духовных, ютились, выходя также из посадов,
закладчики, о которых я уже говорил и еще буду говорить сейчас. Наконец, между
холопами и свободными классами бродил многочисленный смешанно составленный слой
вольных, или гулящих, людей: в него входили и затяглые родственники тяглых
домохозяев, неотделенные сыновья, братья и племянники, и захребетники, также не
имевшие своего хозяйства, работавшие при чужом, и дети духовенства, не
пристроившиеся к приходам, и дети боярские, замотавшиеся и бросившие службу, но
ни к кому не поступившие во двор, и крестьяне, покинувшие пашню и не избравшие
определенного рода жизни, и холопы, вышедшие на волю и еще не давшие на себя
новой крепости. Все такие люди, живя в селе, не имели земельного надела и не
несли поземельного тягла, а обитая в городе, промышляли, но не отбывали
городских повинностей.
ОБРАЗОВАНИЕ СОСЛОВИЙ.
Дробность чиновного деления и
присутствие бродячих промежуточных слоев придавали обществу вид чрезвычайно
пестрой и беспорядочной массы. Такой подвижностью и пестротой общественного
состава поддерживалась свобода народного труда и передвижения. Но эта свобода
крайне затрудняла приказное правительство и противоречила его стремлению, потом
проведенному в Уложении, всех привлечь к работе на государство и строго
регулировать народный труд в интересах казны. Особенно неудобны были для него
состояния закладчиков и вольных людей, грозившие постепенным оскудением ратных
сил и иссякновением самых источников государственного дохода: пользуясь правом
отказа от личной свободы и от соединенных с ней государственных повинностей, оба
эти состояния грозили стать социальными убежищами для служилых и тяглых людей,
не хотевших ни служить, ни тянуть тягла. Устраняя эти затруднения и опасности,
законодательство с воцарения Михаила начинает стягивать общество, как оно
стягивало управление: оно соединяло дробные чины с однородными повинностями в
крупные замкнутые классы, оставляя самые чины подвижными в пределах того или
другого класса, а промежуточные слои вгоняло в эти классы по наибольшей
сродности занятий. Эту социальную перестройку оно производило двумя приемами:
наследственным прикреплением людей к состояниям, в которых заставал их крепивший
их закон, и лишением свободных лиц права отказываться от личной свободы. Таким
образом, общественный состав упрощался и твердел: служба и тягло по
колеблющемуся имущественному положению или по изменчивому занятию превращались в
неподвижные повинности по рождению; каждый класс, округляясь, становился плотнее
сам в себе и обособленнее от других. Эти замкнутые и обязанные классы впервые в
истории нашего общественного строения получили характер сословий, а самый
процесс, которым они созидались, можно назвать фиксацией, отверждением
состояний. Так как этот процесс совершался на счет свободы народного труда,
то и достигавшийся им результат следует отнести к числу жертв общества в пользу
государства.
СЛУЖИЛЫЕ ЛЮДИ.
Это укрепление и обособление
сословий, по-видимому, началось со служилого класса, наиболее нужного
государству как боевая сила. Уже Судебник 1550 г. дозволил принимать в холопство
только отставных детей боярских, воспретив прием служащих и их сыновей, даже не
начавших еще службы. Это был низший и беднейший служилый чин, в котором
находилось много охотников поступать в боярские люди. Закон 1558 г. пояснил, что
только сыновья детей боярских, достигшие служилого совершеннолетия (15 лет) и
еще не поверстанные в службу, могли становиться холопами, а несовершеннолетние и
совершеннолетние, но уже записанные в службу, не могли. Нужда и тяжесть службы
побуждали нарушать и эти ограничения. При царе Михаиле дворяне и дети боярские
жаловались на массовое бегство в холопы их братьев, детей и племянников. Указом
9 марта 1642 г. велено было взять таких дворян-холопов из боярских дворов на
службу, если они имели поместья или вотчины и были уже зачислены в службу, а
впредь запрещалось принимать в холопство всяких дворян и детей боярских. Этот
запрет внесен и в Уложение. Так ратная служба стала наследственной безысходной
сословной повинностью служилых людей. Тогда же определились и специальные их
сословные права как землевладельцев. Правом землевладения пользовались дотоле и
боярские люди, и соответствовавшие им по общественному положению монастырские
служки; в число тех и других вступали государевы служилые люди с вотчинами и
поместьями. Закон 1642 г. поворотил первых на государеву службу, а Уложение
лишило тех и других права приобретать вотчины. Личное землевладение, вотчинное и
поместное, стало теперь сословной привилегией служилого класса, как ратная
служба осталась его специальной сословной повинностью: тем и другим служилые
чины объединялись в одно сословие и обособлялись от других классов.
ПОСАДСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ.
Такому же обособлению подверглось и
посадское население. Мы уже видели, как развитие служилого землевладения в XVI
в. задержало рост города (лекция XXXIII). Смута разорила и разогнала посадских
тяглецов. Затруднения, наступившие с новой династией, грозили новым разрушением
едва начавшим оживать посадам. Чтобы быть исправными казенными плательщиками,
посадским обществам, связанным круговой тягловой порукой, необходимы были
достаточный постоянный комплект членов и обеспеченный сбыт труда и товара.
Тяжесть податей заставляла слабосильных выходить из посада, продавая или
закладывая свои дворы людям нетяглым, белым. В то же время к посадам
пристраивался разночинный люд: стрельцы, крестьяне из подгородных сел, церковные
слуги, поповичи торговали и промышляли, отбивая торги и промыслы у оставшихся
посадских тяглецов, но не участвуя в их тягле; даже попы и дьяконы вопреки
церковным правилам сидели в лавках. Бегство из посадского тягла находило себе
влиятельное поощрение сверху. Стоит заметить, что всякий раз, как верховная
власть слабела, господствующие классы у нас спешили пользоваться минутой и
развивали широкую спекуляцию насчет свободы народного труда. Так, при царе
Федоре Ивановиче современники жалуются на усиленное развитие кабального
холопства, в чем деятельно участвовал сам правитель Борис Годунов со своей
родней.
ЗАКЛАДЧИКИ.
При царе Михаиле то же повторилось с
закладничеством. Я уже говорил об этом виде частной зависимости, отличавшейся от
холопства тем, что она не была крепостная, прекращалась по воле закладчика.
Закладывались преимущественно посадские люди, торговые и ремесленные, и
обыкновенно «за сильных людей», за бояр, патриарха, епископов, за монастыри. Это
было большое бедствие для тяглых посажан. Значительные посады в Московском
государстве опоясывались казенными служилыми слободами, стрелецкими,
пушкарскими, ямскими; населявшие их служилые приборные люди конкурировали в
торгах и промыслах с посадскими людьми, не разделяя их повинностей. Закладчики
явились еще более опасными соперниками. Сильные люди принимали их массами и
селили целыми слободами на посадах или около не только на своих, но и на
общественных посадских землях. В патриаршей слободе на посаде Нижнего Новгорода
жило в 1648 г. более 600 новоприбылых торговых и ремесленных людей, «которые в
тое слободу сошлися из разных городов и поселилися для своего промыслу и
легости», как жаловались выборные от посадских людей на Уложенном соборе. Это
был новый вид закладничества, притом незаконный. Личный заклад в собственном,
простейшем виде был заем под работу с обязательством заработать его службой во
дворе или на земле заимодавца. Теперь тяглые посадские закладывались без займа
или с фиктивным займом обыкновенно за привилегированных землевладельцев,
светских и духовных, и не отбывали им дворовой службы, а селились на их льготных
землях дворами и целыми слободами и присвояли себе их поземельные льготы,
самовольно избывая посадского тягла и занимаясь «всякими промыслами и торгами
большими». Это были капиталисты, а не бедные дворовые рабочие под ссуду. Такие
условия были нарушением закона. Уже Судебник 1550 г. запретил торговым посадским
людям жить на нетяглой церковной земле в посадах, пользуясь ее льготами. При
царе Михаиле закон строго обособлял посадские земли тяглые или черные от
нетяглых или белых. Как воспрещалось беломестцам обеливать приобретаемые ими
посадские тяглые дворы и места, так не дозволялось и тяглым людям, селясь на
белой земле, по ней обеливать самих себя. Закладничество было прямым
злоупотреблением: не будучи крепостным холопством, освобождавшим от тягла, оно
соединяло выгоды крепостной неволи с выгодами тяглого посадского промысла, не
неся тягла, пользовалось правами без обязанностей. Уже при царе Михаиле
жаловались на это зло, и правительство новой династии по усвоенной им привычке
ничего не предупреждать и уступать только силе или угрозам удовлетворяло
отдельные жалобы, не объединяя их в общую меру. Так, в 1643 г. посадские города
Тобольска жаловались на размножение закладчиков у тамошнего монастыря, которые
теснили и обижали их во всяких промыслах, и при этом челобитчики ставили
правительству на вид, что у них государевых служеб служить и оброка платить
некому. Государь указал взять закладчиков в посад и тягло им тянуть с посадскими
людьми вместе. Настойчивые жалобы на закладничество до собора и на самом соборе
1648 г., внушительные и еще не остывшие впечатления июньского бунта в Москве и
доступное даже тогдашнему московскому правительству опасение за казенные доходы
вместе с желанием приобрести многие тысячи новых плательщиков - все это повело к
капитальной переборке состава посадского населения. Отдельные меры, тогда
принятые, сведены в главе XIX Уложения о посадских людях. Все слободы частных
владельцев, поселенные на посадской земле, купленной или захваченной, отбирались
на государя и приписывались в тягло к посадам безвозмездно за то: «Не строй на
государевой земле слобод и не покупай посадской земли». Заемные и ссудные
записи, данные на себя закладчиками приемщикам, объявлены недействительными.
Подгородные вотчины и поместья, которые сошлись с посадами «дворы с дворами»,
также приписывались к посадам и обменивались на казенные села в других местах.
Закладничество впредь запрещалось под угрозой тяжкой кары, а посадские
прикреплялись к своему тяглу и к посадам с такой строгостью, что указ 8 февраля
1658 г. грозил смертной казнью за переход из посада в посад, даже за женитьбу
вне посада. Так посадское тягло с торгов и промыслов стало сословной повинностью
посадского населения, а право городского торга и промысла - его сословной
привилегией. Крестьяне могли продавать в городе «всякие товары» на гостином
дворе только прямо с возов, не держа лавок в торговых рядах.
| Предыдущая глава | Оглавление | Следующая глава |
|---|